Повод к нашей встрече обеспечила публичная галерея города Бирмингема IKON Gallery, пригласившая продолжить на “английской почве” проект, который Владимир вот уже несколько лет с упорством и самоотверженностью российского художника-интеллектуала-и-маргинала взращивает на родной почве.
Приглашение IKON сделать английскую версию проекта последовало вскоре после того, как галерею посетил с перформансом О.Кулик. Два российских художника в стенах одной британской галереи – это уже очень много. Чем же мотивировано такое массовое российское присутствие в британской художественной среде? Пожалуй, что не особенностями национальной школы и загадочной пост-советской души, но соприкосновением интеллектуального настроя, синергией и общностью с процессами и тенденциями в актуальном британском и интернациональном современном искусстве.
Политика IKON строится на сознании собственной роли посредника между меcтной и интернациональной художественной средой. Взглянув на выставочный план, можно заметить, что присутствие художников британцев и не британцев делится примерно пополам – Олег Кулик чредуется с Джилиан Уэринг, японец Араки с Джулиан Опи и тд.
Меж тем продолжается сотрудничество галлереи с Владимиром Архиповым. Не менее года прошло с тех пор как IKON инициировала социально-этнографические поиски материальной культуры в регионе Мидландс в рамках этого проекта. В январе-марте 2002 г прошла пилотная выставка в Городском Музее и Художественной Галерее Шрусбери на материале, добытом художником в районе северо-западного графства Шропшир. 8 августа 2002 английский проект будет представлен в выставочном пространстве галереи в Бирмингеме.
“Post-Folk Archive” - название проекта в Бирмингеме и выставки в Шрусбери. “Музей неотчужденных вещей” - так сам художник предпочитает называть свой проект. Все же думается, что “Пост-фольклорный архив” по-русски звучит так же чудовищно, как и “The museum of non-alienated things” по-английски и что, кураторский “контекстуальный перевод” авторского самоназвания очень тонко транслирует смысл проекта в матрицу английского языка.
Не считая адаптации к местным условиям и выставочным обстоятельствам, английская версия по своей общей структуре не отличается от версий проекта в России и на прошлых международных показах. Каждая последующая выставочная версия – это продолжение все того же проекта, который начался так давно, что мало кто помнит его начало. Но еще интереснее то, что у проекта нет и “срока годности”. Это проект, из тех, что не предполагают быть завершенными, проект, который измерим ни много ни мало временем человеческой жизни.
Тем неменее, в отличае от, скажем, Опалки, который изо дня в день считает по порядку натуральные числа, или Кавары, который с неизменным педантизмом, живописует дату длящегося “Сегодня”, экзистенциальное содержание проекта Владимира Архипова составляют мимолетные встречи, в результате которых художник регистрирует не свою личную, но чужие жизни. “Материальным эквиваленотм” чужого опыта в коллекции В. Архипова являются самодельные вещи, которые художник находит в домах своих случайных собеседников.
Так полнится “Post-Folk Archive или Музей неотчужденных вещей”, которые художник-таки отчуждает в свою коллекцию.
Ржавый каток для приминания травы, принадлежит строителю, реставратору и бизнесмену Майклу Бэйту, им же сделан железный топор. Хозяин ведет нас в свой дом. После первого разговора мы лезем на чердак, где хранятся старые китайские опийные диваны – коллекция хозяина. Нет, диваны нас не интересуют. Художник просит показать ему сарай. Хозяин удивлен, но все же вежливо ведет нас огородами в сарай. Топор случайно попадает в поле зрения. Откуда он? Хозяин преображается в пронзительно-лирических воспоминаниях своей полуголодной-полухолодной молодости, полузабытых былых времен, когда он разнорабочим, а потом лесорубом, а потом каменьщиком ...
Вагонетка на пластиковых рельсах принадлежит кирпичнику Толни. Когда-то (“давно это было!”) хозяин подвозил в ней глину к печам со своих обширных глиняных владений в районе Айрон Бридж. Найдена она территории “Частного музея кирпичей”. Хозяин ведет нас в коптерку – единственную постройку с крышей на территории “музея”, где за стопариком самогонки рассказывает нам о том, как он строил свои печи, о местной глине, о том как страсть к кирпичному делу сподвигла его скупить заброшенные в прошлом веке прииски в этих местах.
Аналоговый калькулятор собран из детского конструктора мастером-реставратором механических пианин. Грусное, ветхое жилище одинокого замкнутого человека оглашается фортепианным произведением Гершвина. Оно звучит слишком чисто для слишком пыльной среды полуразвалившегося бунгало. Тим снимает откуда-то из-под потолка штуковину, стирает снее тостый слой пыли и объясняет нам, что это сверх-точный аналоговый усилитель, который он собрал в начале 70х, и в интонациях его речи смешались неуверенность, решимость, уязвленное самолюбие и кротость одновременно.
Многие найденные объекты вызывают пронзительное чувтво dйjа vu, как например, огородные пугала, на которые мы наткнулись, где же еще, как не на огородах, в окрестностях Бирмингема, или самодельный рабочий инструмент, типа того, что был перевезен на выставку в Шрусбери из гаража дальнобойщика-нувориша из “английской глубинки”.
Другие “средовые” случаи, наоборот, обращены к аспектам английской этнографии времен эпохи индустриальной революции в духе Хоггарта и Уильямса – английских предтеч культурных исследований. “Go-cart” - доска на колесиках – самодельная игрушка английских детей. Посмотрев на этот предмет, нет сомнений, что именно к нему восходит скейт-борд.
Английские DIY (Do It Yourself) эквивалентны, не только лингвистически, но фактически, жизненной практике советсткого “Сделай сам”. Самодельные вещи в коллекции художника составляют систему, полагающуюся на их абсолютный функционализм. Они порождены нуждой и, одновременно, ностальгией по исчезающей материальной культуре перед лицом симулятивной потребительской культуры и виртуальной цифровой.
В некоторой степени выбор вещей предопределен собственной культурой художника. Об этом свидетельствует обилие в коллекции рабочего инструмента и предметов ассоциируемых с физическим трудом в мастеркой или у станка, равно как и с эдаким мальчишеским восторогом перед ловко прилаженными железками и деревяшками, предметами, приемущественно сколоченными при помощи молотка и гвоздей, шурупов, спаянными, сваренными, смонтированными из строительного материала.
И все-таки, полевая антропология и социальная картография - не единственная суть проекта. Очевидно что, существенным противовесом его соцологической объективности является художественная субъективность автора, точнее, художника-куратора. Зачастую ошеломленная, а иногда даже обиженная, реакция хозяев вещей (“неужели это может быть кому-то интересно”) свидетельствует о непредсказуемости и идиосинкретизме выбора художником вещей в коллекцию. Очевидно так же, что субъективность художника, иными словами, его эстетическая предрасположенность и визионерство отличают (но не исключают) “музей неотчужденных вещей” от индиффетентной “Сушилки для бутылок” и многих-многих рэди-мэйдов и найденных объектов в пост-дюшанианской традиции западного искусства.
Риторика, которой наполнены эти вещи, конечно, имеет большое значение для проекта. Но еще большее значение имеет их внешний вид - их “голая” материальность, физическое присутствие здесь и сейчас, их брутальность, доморощенность, фактурность, невыразимая и некодифицируемая энергичность, присутствующая в материале и физической форме, их амбивалентная природность и индустриальность.
Эстетическая “бедность” вещей красноречива сама по себе, счтают кураторы английского проекта. Однако, художник, настаивает на озвучивании предметов голосами их авторов, так что последние “анимируют” своим рассказом материальность предметов как “деревянного буратино” и придают инсталляции гипераутентичность. Аторы рассказывают о вещах и о себе. Присутствие за вещами людей, по мнению художника - чрезвычайно важный компонент проекта. Художник стремится модулировать эффект присутствия, вернее, восполнить физическое отсутствие самих авторов при помощи аудиозаписи их рассказов. Голос – это мощное средство воздействия на рецепторы чувствительности, особенно, когда в его немузыкальных недикторских и нерекламных интонациях где-то на утробном уровне звучит нечто архаически-общечеловеческое. Эмоциональному напряжению способствует не только звук и тон голоса, но и собственно содержание рассказов, в которых отсутсвует “профессиональный артистизм” и “постмодернизм”.
Неотчужденные вещи имманентны незаметым людям и их незаметным жизням и маргинальны по отношению к политической экономии и символическому обмену. Каждая вещь музея-архива персонифицирована ее хозяином и создателем, который в свою очередь, “незаметно” превращается в персонажа – калоритного, лубочного, архитипического и пассионаргого.
Эти грубые в прямом смысле доморощенные и полные жизнеутверждающей энергии объекты обладают невероятно мощным знаковым и эмоциональным содержанием. В этих вещах сосредоточена ни много ни мало “общечеловеческая креативонсть”, или, как сказал однажды гуру Бойс “каждый человек - художник”: не “каждый человек может стать художником”, но “каждый человек уже есть художник”.
В Великобритании художественные институции теперь как никогда озабочены проблемой общественного резонанса. Презентация такого радикального проекта на предмет реакции публики была опробована в Шрусбери пережде чем реализовать его в выставочном пространстве IKON. Реакция превзошла самые оптимистические ожидания. Организаторы особенно довольны этим проектом, потому что стало очевидно, что и зрители им довольны. На открытии присутствовали все без исключения авторы “неотчужденных вещей”, которые дополнили и без того “фактурную” экспозицию своими живыми рассказами и особенно своим физическим присутствием. Директор галереи IKON, Джонатан Уоткинс, полагает, что у проекта мощнейший потенциал стать не только этапным в деятельности галери, но и привлечь к себе внимание самых разных зрителей. Результаты в Шрусбери и перспективы в Бирмингеме были представлены им на конференции кураторов в Британском музее. По многим признакам выставка в Бирмингеме обещает быть заметным событием.